– Я собирался спросить: не допускаешь ли ты, что на каком-то загадочном уровне что-то такое могло быть? Я закажу еще по одной.
И для ясности Питер попросил повторить еще раз, и Ричи сказал, что, поскольку после такого количества выпитого вызвать такси будет непросто, можно взять по прицепу. И пиво они запили виски, а виски запили пивом, и так не раз, и очень скоро они принялись орать и хохотать и молотить кулаками по столу, и новый хозяин, точно как прежний, предупредил, что они досаждают посетителям и, если не угомонятся, он попросит их удалиться.
– Ты не можешь нас выгнать, – сказал Ричи. – Нас уже выгнали. Это логическая несообразность.
– Больше того, у нас пожизненный запрет на посещение этого заведения. Эй, Ричи, я только что вспомнил, за что нас выперли! Ты всем показывал задницу!
– Имеешь в виду, ты показывал. Твою задницу, имеешь в виду?
– Ну хватит! – сказал хозяин.
– Ты не можешь его выставить! – добродушно возразил Ричи. – Он уважаемый командор верховного ордена ковочных кузнецов. Или как там? Верховный командор? Так?
– Тихо-тихо, попрошу на выход, – сказал хозяин. Положил руку на спинку стула Питера.
– Уходим. Уже ушли, – сказал Питер, поднимаясь, и, глядя на него крохотными глазками, протянул руку, прощаясь, но тот сделал вид, что не заметил жеста. – Не хочешь пожать? Не хочешь попрощаться по-людски? А вот Амос Макнамара всегда пожимал руку на прощанье. Это заведение покатилось вверх по наклонной, друг мой. Вверх по наклонной самым прискорбным образом.
Они вышли на парковку, поеживаясь от холода.
– Так нас только что вышвырнули? – вопросил Питер.
– Не бери в голову. Ерунда все это. Куда только катится мир. Курить нельзя, а вышвыривать можно, и без всяких на то оснований.
– Дай сигаретку.
Они стояли на парковке и со смаком курили. Патетически затоптав окурок, Ричи достал телефон и позвонил в таксопарк. В первом было занято, тогда он позвонил во второй. Там готовы были прислать машину, но ждать придется двадцать минут. Они оглянулись на паб и намерились было дожидаться внутри, но потом вспомнили, что их только что изгнали из сей распивочной. Тогда Питер сказал: к чертям собачьим, не собирается он морозить себе яйца, дожидаясь такси, лучше им забраться в его грузовик. Ричи запротестовал, но слабо. Питер его успокоил, что до дому-то всего пару миль.
Десять минут спустя Питер глянул в зеркало заднего вида и увидел патрульную машину:
– Ох ты!
– Езжай ровней, – сказал Ричи.
– Если меня проверят на выдох, прощай моя работа.
– Не паникуй. Езжай ровней.
Полицейская машина села им на хвост и через милю включила синюю мигалку.
– Ну вот. Я останавливаюсь.
Ричи уже разматывал повязку на голове.
– Что ты делаешь? – спросил Питер.
– Заткнись. Тормози. Потом обмотай голову моим бинтом. Мы махнемся местами, и я скажу, что это я был за рулем.
– Да ладно тебе.
– Ты держи рот на замке. Мне от моих прав так и так толку мало.
– Нет, Ричи.
– Просто делай, как я говорю, ладно? Все будет отлично.
Питер аккуратно затормозил и выключил зажигание. Патрульная машина тоже остановилась на небольшом расстоянии от них. Ричи уже перебирался на водительское место. Питер, извиваясь, пытался выбраться из-под Ричи, но рычаг переключения передач уперся ему в зад, а нога зацепилась за ручной тормоз. Прошло несколько секунд неприятной тесной возни и свиноподобного хрюканья, пока им не удалось оторваться друг от друга. Питер глянул в боковое зеркало. Полицейский еще только вылезал из машины. Питер сграбастал бинт и обмотал голову, хотя завязать не получилось. Повязка едва держалась.
Ричи устроился поудобней на водительском месте, успокоился. Опустил боковое стекло.
– Признаюсь, офицер, – сказал Ричи. – Выкурил сигарету в общественном месте. Вызывайте расстрельную команду.
– Я тебя, случаем, не знаю? – спросил патрульный.
Это был тот самый полицейский, что арестовал Ричи после исчезновения Тары и этим утром опрашивал его в больнице.
– Господи, да! – воскликнул Ричи. – Мы же старинные приятели.
Вы видите ту узкую тропу,
Заросшую столь густо диким тёрном?
Се праведности путь, во все века
Он не был и не будет торным.
А видите ту гладкую тропу,
Что пролегает через море лилий?
Се путь бесчестия, манящ,
Как ангельских сиянье крылий.
А видите ту дивную тропу,
То чудо изумрудное воочью?
Се в королевство эльфов путь,
Куда пойдем с тобой мы этой ночью.
«Томас Стихотворец», народная баллада
Йероу посадил меня на лошадь и снова отвез домой. На сей раз бóльшую часть пути он прошел пешком, ведя лошадь в поводу. Он молча шагал впереди, и мне был виден ужасный рубец, оставленный моей хворостиной.
Это был не последний раз, когда я пыталась вырваться оттуда. В следующие несколько недель я многократно предпринимала такие попытки и верхом на белой лошади, и пешком. В первые дни Йероу просто следовал за мной. Или догонял и давал понять, что следовал, и говорил, пусть, мол, я знаю, что, когда устану, он проводит меня обратно. Потом ему надоела эта игра, и он перестал гоняться за мной: я уходила и иногда засыпала в лугах, просыпаясь с холодной росой на лице. Если была не в силах двигаться дальше, я взбиралась на лошадь и, поскольку та знала дорогу, просто позволяла ей везти меня обратно.
Йероу уверял меня, что он не лжет. Я вернусь домой через шесть месяцев, но не раньше. Он сказал, что подобные вещи должны совершаться согласно строгим законам физики, которых я не понимаю, законам, связанным с временами года, временем суток, и законами, как он это назвал, небесной механики, под чем, по моему понятию, подразумевалось положение луны и звезд, но, как он сказал, также и нечто еще.
После того первого раза, когда я попыталась сбежать, он вернул меня в дом на озере. Когда мы вошли, та извращенка и ее любовник трапезничали. Она встала из-за стола и, заметив рубец, подошла прямо к Йероу.
– Ее работа? – Когда Йероу не ответил, она сказала: – Не могу поверить, что ты позволил ей так поступить с тобой. Это не должно остаться безнаказанным.
– Мое дело, – только и ответил Йероу. – Мое дело, мой удел.
Я сказала, что хочу выйти, хочу поговорить с ним, и мы оставили женщину и ее любовника, пошли на берег и сели у воды на сверкающий кварцевыми крапинками серый песок.
– Мне не нравится эта женщина. Не мог бы ты как-то избавиться от нее?
– Слушай, я уже говорил, что это не мой дом.
– А чей, ее?
– Нет. У нас нет личного имущества. Все здесь принадлежит всем.
– Значит, если я завтра снова возьму лошадь, – выпалила я, – никто не остановит меня?
– Никто тебя не остановит.
– Так вы вроде коммунистов или как?
Он подавил улыбку, зная, как я злюсь, когда он надо мной потешается.
– Не совсем.
– Это не коммуна?
Я слышала о месте близ Куорна, неподалеку от Аутвудса, где люди питались только макробиотической пищей, спали все со всеми и обкуривались до того, что мочились в штаны.
– Своего рода.
Я окинула взглядом озеро и берега. Все сверкало и искрилось до боли в глазах, словно что-то мягко терло сетчатку. Мне показалось, что озеро изменило свой цвет по сравнению со вчерашним днем. Вместо иссиня-черного оно теперь было скорее аквамариновым, будто изменился сам свет. Но еще вроде как поменялась и форма озера, и если прежде оно было овальным, то теперь вода в нем напоминала вытянутый цилиндр. Сама земля там была словно бы неустойчивой. Будто продолжала формироваться.
Я думала и о других вещах.
Постоянно требовала объяснить, почему не могу вернуться домой, и он говорил, что для этого нет пути, способа, возможности. Переход снова откроется через шесть месяцев, и даже тогда можно лишь проскользнуть в строго определенный момент. Когда я призналась, что ничего не понимаю, он сказал, что в сутках есть четыре дверные петли: на рассвете, в полдень, в сумерках и в полночь. Тогда проход открывается, но только в определенные дни календаря.
– Тара, мир намного сложней и прекрасней, чем вы, люди, способны понять.
– Мы, люди?
– Прости, – сказал он, беря меня за руку, – оговорился. Не сопротивляйся, все равно же бесполезно. Единственное, что остается, – это не падать духом. Узнавать новое. Учиться смотреть на мир другими глазами. Я прослежу, чтобы тебя не обижали и чтобы никто не тронул тебя.
Мне не слишком понравилось то, что я услышала.
Он посмотрел мне в глаза и сказал:
